Все о Летней школе творчества
О Рихтере..........
Биография..........
Фотографии..........
Цитаты..........
О нас..........
О доме..........
О логотипе..........
Программы Фонда..........
Пресса о нас..........
Спонсоры..........
«Соединительное звено между настоящим и вечностью», – так определил место Святослава Теофиловича Рихтера в музыкальной истории его младший современник и страстный почитатель Альфред Шнитке. И действительно, каким-то непостижимым образом Рихтер воспринимается нами в том ряду «вечных спутников» человечества, в котором стоят такие легендарные исполнители прошлого, как Моцарт, Лист, Паганини, Антон Рубинштейн, Рахманинов…
Однако все они были не только исполнителями, но и композиторами. Как это стало возможно для Рихтера? Ведь искусство артиста по самой своей природе преходяще, эфемерно. В полной мере, в полнокровной яви и силе оно существует лишь в момент реального творческого действия, рождается и умирает в самом акте исполнения.
Искусство Святослава Рихтера уже давно, еще при жизни гениального музыканта сделалось синонимом высших художественных ценностей. Но этого мало. По какому-то трудно объяснимому закону его Бетховен и Скрябин, Прокофьев и Шуберт, Шопен и Брамс, его Моцарт, Шуман, Чайковский становились не только явлениями прекрасного, но и проявлениями этоса. Его концерты оказывались не «выступлениями», а поступками, его интерпретации заставляли думать и догадываться о пафосе служения и смысле предназначения, о цели существования, о непреходящем, вечном и всеобщем в частной, отдельной, бренной и кратковременной нашей жизни, о самом важном и драгоценном.
С самого начала явление Рихтера было подобно чуду. Этот чудесный факт запечатлен в воспоминаниях Генриха Густавовича Нейгауза: «Студенты попросили послушать молодого человека из Одессы, который хотел бы поступить в консерваторию, в мой класс. «Он уже окончил музыкальную школу?» – спросил я. «Нет, он нигде не учился». Признаюсь, этот ответ несколько озадачивал… Человек, не получивший музыкального образования, собирался поступать в консерваторию! Интересно было посмотреть на смельчака. И вот он пришел. Высокий, худощавый юноша, светловолосый, синеглазый, с живым, удивительно привлекательным лицом. Он сел за рояль положил на клавиши большие, мягкие, нервные руки и заиграл. Играл он очень сдержанно, я бы сказал, даже подчеркнуто просто и строго. Его исполнение захватило меня. Я шепнул своей ученице: «По-моему, он гениальный музыкант». После Двадцать восьмой сонаты Бетховена юноша сыграл несколько своих сочинений, читал с листа. И всем присутствующим хотелось, чтобы он играл еще и еще…». «Хотелось, чтобы он играл еще и еще», – поразительно простое и идеально точное выражения неутолимой жажды, которая с тех пор охватывала слушателей на концертах Рихтера. Это волнующее желание сохраняется и доныне, при слушании его записей: от них невозможно оторваться.
Гипнотическая сила воздействия великого музыканта связана с уникальным, безмерным богатством его духовного мира. Святослав Рихтер был подлинно ренессансной личностью. Феноменального разнообразия его дарований и колоссальной мощи его интеллекта хватило бы, кажется, на десяток ярких индивидуумов. Всем известен его талант живописца, без которого, вероятно, не было бы ошеломляющей роскоши красок в его прочтениях Дебюсси и Равеля. Многие годы он отдал увлечению фотографией, тысячи его снимков сохранились.
Одержимый любовью к своему инструменту, он в то же время мечтал о власти над оркестром и однажды всетаки стал за дирижерский пульт, осуществив – вместе с молодым Ростроповичем – премьеру Симфонии концерта для виолончели с оркестром Прокофьева.
Энергия творческого темперамента и масштабы художественного кругозора постоянно влекли его за пределы фортепьянного репертуара. Величайшие дирижеры и лучшие из лучших оркестры считали за честь музицировать с Рихтером. Его партнеры по ансамблям – элита музыкального мира. Сразу вспоминаются сонаты Брамса, Франка, Бартока, Прокофьева, Шостаковича с Давидом Ойстрахом, бетховенский Тройной концерт с Ойстрахом, Ростроповичем и Венским оркестром под управлением Герберта фон Караяна, виолончельные сонаты Бетховена с Ростроповичем, романсы Глинки и Прокофьева с верным другом жизни Ниной Львовной Дорлиак, Шуберт в четыре руки с Бенджамином Бриттеном, целые программы с Дитрихом ФишеромДискау (песни Брамса и Вольфа), сонаты Моцарта и Бетховена с Олегом Каганом и Трио № 2 Шостаковича с ним же и с Наталией Гутман, Альтовая соната Шостаковича с Юрием Башметом, романсы Шимановского с Галиной Писаренко, сонаты Моцарта в четырехручных транскрипциях Грига с Елизаветой Леонской, сочинения Бетховена, Дворжака, Брамса, Франка, Шостаковича, Шуберта, Шумана, Прокофьева с Квартетом имени Бородина… Перечисление трудно закончить, и ведь все это – исполнительские шедевры.
Рихтер никогда не преподавал, но – для меня – несомненно, что он обладал также гениальным педагогическим даром и испытывал потребность в его реализации. Не случайно в последние десятилетия своей жизни он так много и охотно играл с молодыми музыкантами, со студентами консерватории. С юных лет околдованный сценой, театром, оперой, он дома, в кругу друзей, устраивал театрализованные прослушивания Вагнера и, в конце концов, выступил как режиссер незабываемых постановок опер Бриттена в Музее изобразительных искусств имени Пушкина.
Артистизм, как властно требующее выхода внутреннее свойство натуры, проявлялся и в семейных «карнавальных» праздниках, и – тоже всего лишь раз! – на экране, в снятом лет пятьдесят назад фильме о Глинке (сегодня кадры молодого Рихтера в роли молодого Листа, я думаю, едва ли не единственно драгоценное, что осталось в этой ленте).
Теперь, когда из дневников Рихтера и из воспоминаний современников мы узнаем о необъятной широте его литературной и философской эрудиции, еще более объемными и глубокими предстают перед нами его интерпретации Баха, Бетховена, Мясковского, Прокофьева, Шостаковича.
Художник, творец как высшее проявление божественного в человеке всегда остро чувствует и связь с земным людским миром («и средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он»), и свою чуждость ему. Сознательно или интуитивно он ищет преодоления этой чуждости через очеловечивание человечества своим искусством. Жажда высоких духовных радостей и потребность приобщать к этим радостям других, делиться богатствами своего творческого мира, стремление к праздничной театрализации жизни были, наверно, для Рихтера стимулами к организации фестивалей. Так возник фестиваль в маленьком французском городе Туре, так родились всемирно знаменитые ныне «Декабрьские вечера», так появилось и последнее его детище – Тарусский фестиваль искусств, вступивший уже во второе десятилетие своей истории.
Да, несомненно, все это под силу лишь ренессансной личности. Но не стоит забывать, что в случае Рихтера мы сталкиваемся с феноменом ренессансной личности в отнюдь не ренессансную эпоху.
В лучах славы, окружавшей Рихтера в конце жизни, весь его путь может представляться благополучным и беспечальным. Увы, этот путь далеко не всегда был усыпан розами (не говорю уже о том, что розы, как известно, щедро оснащены шипами). Векволкодав никогда не терял великого артиста из виду. Достаточно сказать, что почти до пятидесяти лет он был лишен возможности концертировать за пределами «соцлагеря». Рихтер, мне кажется, был абсолютно не склонен к эпатажу. Больше того, всячески старался избегать общественного внимания. Очень показательны в этом смысле много лет действовавшие с его стороны запреты на записи его концертов, на кино и фотосъемки, отказ от интервью. Неординарность личности и трагические подробности биографии давали достаточно поводов для того, чтобы тютчевское «молчи, скрывайся и таи» сделать своим тайным девизом и поведенческим руководством. Рихтер не состоял в рядах диссидентов, но и в подписантах разного рода «писем трудящихся» – также. Его безмолвное противостояние режиму было вполне внятным. Он бдительно следил за покушениями на свою независимость и за попытками власти использовать его. Среди наиболее известных и явных, демонстративных рихтеровских акций – выставки «неофициальных» художников, которые он время от времени устраивал у себя в квартире и которые каждый раз становились событиями в неофициальной же, подлинной художественной жизни Москвы.
На одной из таких выставок случился знаменательный инцидент: осмотреть ее попросила разрешения министр культуры СССР Е.А. Фурцева. Она прибыла, разумеется с подобающей министру свитой (одному из сопровождающих мы и обязаны сохранением сей маленькой истории для потомства), все осмотрела и, уже уходя, в прихожей, обратилась к Рихтеру с неожиданной просьбой, которая, конечно, и была истинной целью визита: «Вы знаете, – сказала она, – на даче у Ростроповича живет этот человек. Это так неудобно, так вредит ему. Вы не могли бы с ним поговорить?..» «Этот человек» был Александр Исаевич Солженицын, и его проживание на даче Ростроповича и Вишневской было главным скандалом времени. Рихтер прореагировал мгновенно: «Конечно, – сказал он. – Я с ним поговорю. «Этот человек» может жить у нас. – Он повернулся к Н.Л. Дорлиак. – Правда, Ниночка? У нас ведь достаточно места».
С нравственной независимостью прямо и неразрывно связана и творческая бескомпромиссность, составляющая одну из главных черт артистического облика Рихтера. «Я хочу прежде всего познавать музыку. Меня интересует сама музыка, я – слуга музыки», – говорил он. И его служение было беззаветным и непреклонным. Рихтер никогда не следовал моде, которая, как известно, в музыкальной повседневности имеет немалую власть. «Общепринятые» установления и запреты могли для него быть и прямым стимулом к эксперименту противодействия. «Если нельзя, то особенно приятно», – сказал он мне в одном из немногих разговоров. Он играл сонаты Шуберта, когда их не играли вовсе. (И как играл! Вот еще характерный штрих к его образу. Рассказывают, что после исполнения Сонаты Шуберта Bdur Яков Мильштейн, мнение которого Рихтер ценил, сказал ему, имея в виду неукоснительные исполнения всех реприз и подчеркнуто медленные темпы, что соната звучит слишком долго. «Значит, надо играть еще медленнее», – заключил Рихтер). Он исполнял малоиграемые концерты Римского Корсакова, Дворжака, Глазунова, совершенно не известный в те годы (да и сейчас звучащий, можно сказать, не часто) Пятый концерт Прокофьева, он вводил в концертный репертуар сочинения Берга и Шимановского, Яначека и Хиндемита, Копленда, Франка, Мясковского, Регера… Но также – незаслуженно обделенные вниманием произведения Генделя и Грига, забытые, якобы «салонные», «малоинтересные» пьесы Чайковского. В этих нарушениях репертуарных обыкновений Рихтер проявлял тот же принцип независимости и бескомпромиссности, что и в своем общественном существовании. Конечно, тут был вызов специализирующимся только на Шопене (так называемые «шопенисты»), или только на Скрябине («скрябинисты»), или только на старинной и современной музыке. «Пианист, хорошо играющий плохую музыку», – язвила одна из коллег (как раз – из «шопенисток»). «Я существо «всеядное», и мне многого хочется, – замечал по этому поводу Рихтер. – И не потому, что я честолюбив или разбрасываюсь… Просто, я многое люблю и меня никогда не оставляет желание донести все любимое мною до слушателей».
Здесь я возвращаюсь к тому, с чего начал, – к уникальной многогранности этой творческой фигуры и к исключительному рихтеровскому дару артистического перевоплощения. «Когда он играет разных авторов, кажется, что играют разные пианисты, – писал Нейгауз, – рояль другой, звук другой, ритм другой…». Тайна такого перевоплощения плохо поддается анализу, но оставляет беспредельные просторы для удивления, восхищения и поклонения.
Искусство Святослава Рихтера было и остается недосягаемым, его духовное наследие – неисчерпаемо. Оставленная нам гением возможность бесконечно долго познавать это богатство и наслаждаться им – счастливый удел.
Контакты.......
Москва, ул. Профсоюзная, 84/32, оф.562Т
тел./факс: (495) 744 04 25
e-mail:richterfound@mail.ru